Мы сидели втроем – мама, папа и я – и читали каждый свою книгу. На столе лежал последний мандарин.
Из-под ёлки выбрался сонный Патрик и проковылял на кухню.
– Пудель ест штрудель, – бездумно сказала я, проводив его взглядом.
– Бульдог ест хот-дог, – не отрывая глаз от книги, сказал папа.
– Левретки едят креветки, – подумав, сказала я.
– Ши-тцу любят пиццу, – сказал папа.
Некоторое время мы спорили, где ударение в ши-тцу, наконец залезли в википедию и выяснили, что я права: на последнем слоге. Моё торжество длилось ровно десять секунд.
– Ши-тцý ест мацу, – кротко сказал папа.
Мама пробормотала, что не только ест, но и пьёт кровь христианских младенцев, однако в ответ на наше требование пояснить сказала, что нам послышалось.
На мацу надо было ответить жёстким ударом.
– В Риге сука бультерьера съела няню и курьера, – твёрдо сказала я.
Папа помрачнел.
– Доберман ушёл в туман, – парировал он, – и вернулся сыт и пьян.
«Пьян» задало новое направление, и в следующие три минуты мы определили, что такс пьёт шнапс, спаниель пьёт эль, померанский шпиц – апероль шприц, а тибетский мастиф – смешанный аперитив. Из этого ряда собачьих алкоголиков выбивался чау-чау, который хотел чаю.
Следом явилась чихуахуа. На нём мы споткнулись. Что ест или пьёт чихуа, не знали ни я, ни папа.
– Норвич ест сэндвич, – сказал папа, сообщив, что диссонансные рифмы использовал ещё Маяковский.
– Шарпей ест репей, – сказала я, добавив, что шотландская кухня славится своеобразием ингредиентов.
– Лабрадор ест помидор!
– Волкодав – суп из трав!
– Господи, как дети, – сказала матушка. – Лучше бы вы в магазин сходили.
С этими словами она взяла последний мандарин.
– Минуточку! – запротестовал папа.
– Это наш приз! – пискнула я.
– Был бы ваш, если бы вы знали, что чихуа ест фейхоа, – с большим достоинством сказала матушка и ушла вместе с мандарином.
– Венгерская выжла сожрала пирог и вышла, – горестно сказал папа, но я сказала, что мы всё равно оба проиграли, так что пусть не выпендривается.
Автор Елена Михалкова